Природная потребность воспитанности
Бунт против запретов и правил, преувеличенное внимание к личной неприкосновенности, обидчивость… Знакомые нам по поведению подростков вещи, несмотря на массовость, не являются природными; они заимствуются и приобретаются детьми позже. Таков эксцесс «теста в неправильной форме» — обрыва педагогической коммуникации.
По природе своей ребёнок не ищет личной свободы, для него более важны внимание и оценка старших. Временами дети проявляют упрямство и лень, но принцип послушания как таковой не подвергается ими сомнению, пока взрослый не отчуждается сам и не иссякает переток жизненного содержания в сообщающихся сосудах родительской и детской душ.
Любовь к детству, тяга к педагогическому творчеству сегодня встречаются редко. Мало о ком скажут: он или она любит детей. Идея личной независимости довлеет не только над младшим; взрослый по-своему также не прочь освободиться от ребёнка. Стиль времени — деловой, торопливый, прагматический — диктует свои интересы. Детьми занимаются через силу и на педагогические обязанности взирают как на повинность. Детские непоседливость, жажда родительского внимания воспринимаются как настоящая тирания!
Ребёнок видит это, он знает, что нужен взрослым только в редких случаях. Подходя с просьбой или вопросом, он то и дело рискует напороться на раздражённую отповедь или на рассеянные общие фразы. Его внимание раз за разом переадресовывают к телевизору и развлечениям. Мир живого общения ограничен одновозрастной средой, где дети и подростки, оставленные педагогическим участием, живут по своим диковатым законам, напоминающим законы большой стаи.
Взрослый первым выкорчёвывает привязанность к себе, поощряет психологическое беспризорничество. Стихия подростковых тусовок и соцсетей — это современный аналог подворотни. Дети из приличных семей, хорошо одетые, экипированные «гаджетами», в педагогическом отношении, по степени своей упущенности, увы, недалеко отстоят от армии беспризорных оборванцев прошлого.
Антивоспитательная дрессура
Призывают дать ребёнку свободу, забывая спросить: а чего больше желает он сам — отделённости или со-бытия с родителем? У Антона Макаренко в «Книге для родителей» есть печальная история со счастливым концом. Одинокая мать тяжело переживает измену и уход из семьи мужа. Она растеряна, судорожно пытается начать жизнь заново, совершая при этом по отношению к подростку-сыну мыслимые и немыслимые ошибки. Кажется, что воспитание безнадёжно испорчено. Но стоит героине отвлечься от себя самой и своего горя, сместить акцент на помощь ближнему и служение высокой цели, как сын возвращает своё уважение и встаёт рядом с матерью.
Резервы сыновнего всепрощения, притяжения к родителю велики, почти безграничны.
Примитивный подлог: рассматривать детскую свободу исключительно как свободу от воспитующего. Родителю и учителю одним не разрешается оказывать влияние! Остальные субъекты процесса, как-то: одновозрастная среда, масс-медиа, проповедники радикальных течений и деструктивных идеологий, — не несут обязательств. «Запрещается запрещать» — этот лозунг бунтующей молодёжи Парижа 1968-го характерно передаёт дух антипедагогики. Детям между тем откровенно промывают мозги, настраивают против родителей. А ведь из того, что ребёнок — отдельная личность, никак не следует, что любому встречному-поперечному позволено вбивать любую дрянь ему в голову…
Отдельность, самостоятельность личности (раньше говорили, самостояние) — это самостоятельность и отдельность во всём, в первую очередь по отношению к пошлости — к поверхностным отношениям и вызывающим поступкам. Умение, которое не даётся само по себе и которое необходимо воспитывать.
«Были ваши, стали наши», — я-культура с ехидством потирает руки, принимая «тёпленькими» и облапошивая новые и новые души. В подростковых компаниях фактор негативного мнения, обструкции в отношении «не такого, как все», не соответствующего стандарту, крайне существен. Это настоящая дрессировка, происходящая в то время, когда родитель пальцем боится шевельнуть из опасения стеснить мнимую детскую свободу.
Преемство в непослушании
Дитя с ясным челом и улыбкой, проявлявшее вчера ещё столько открытости, пылкости сердца, стыдившееся неправды, любившее церковность, напускает на себя безразличие и отрицание, чуждается, кривляется и увиливает, говорит с чужих слов, перенимает чьи-то ужимки… Взрослый, замечая эту порчу детской души, не находит ничего другого, как успокоить себя. Он машет рукой, объясняя всё тем, что, дескать, «ничего, в жизни поможет, так ещё лучше…».
Мы — христиане, смирившиеся с собственной невозможностью, признавшие превосходство мирского разума. Приобретение даже не христианских добродетелей, но обыкновенной культуры, правил хорошего тона кажется нам во многом чем-то нежизненным, непозволительно дорогим.
Всегда бывшие ориентирами педагогики непосредственность, скромность, совестливость, послушание, услужливость, исполнительность ребёнка перестают оцениваться как необходимые и похвальные. Возможно, что современный родитель даже выразит сомнения в пользе их. В хит-парад симпатий войдут совершенно другие детские качества: раскованность, хорошо подвешенный язык, способность управляться с техническими устройствами, деловитость, в подражание взрослой солидности, для девочек — зрелая не по годам внешность, умение «сказануть», преподнести себя перед старшими, рассмешить за столом. Этим гордятся, и сообщения и фотографии, в удостоверение смелости и креативности чада, выставляют в соцсетях.
Свободолюбивое, раскрепощённое поведение романтизируется. Одна знакомая мамочка много раз пересказывала фразу дочери-четырехлетки: «Ни фига себе, мама пришла!». С её точки зрения, это было смешно и здорово. Другие родители часто слушали Гребенщикова, и куплеты и отдельные фразы, вовсе не детского содержания, в подражательном исполнении малышей приводили их в совершенный восторг.
Идеи я-культуры действуют изначально в самом воспитующем. Далее, через эмоциональные импульсы поощрения, осознанные и неосознаваемые, они передаются к ребёнку. Послушание и преемственность, таким образом, остаются, они никуда не девались. Только в наш век это будет усвоенная с детства вера в главенство для каждого своих интересов — странные, парадоксальные послушание-в-непослушании и преемственность-в-индивидуализме.
Может ли любовь являться заменой воспитанию?
Длительное время педагогика ставила целью взрастить в детях правдивость, трудолюбие, прилежание, дружеские качества, способность выполнять обещания, доводить начатое дело до конца. Сегодня богатство опыта, многообразие воспитательных приёмов, нюансы взаимоотношений, напряжение сил поглощены наименее определённым и наиболее приятным — превознесением на разные лады «ЛЮБВИ». Любви к детям.
Взяв в руки педагогическое пособие полувековой давности, мы будем видеть рекомендации по исправлению недостатков ребёнка и развитию положительных качеств. Раскрыв книгу авторства нынешних корифеев, мы обнаружим, скорее всего, обсуждение родительской ненормальности при единой общей рекомендации максимальной любви.
Любовь — подпорка и палочка-выручалочка, универсальный аргумент и объяснение. Редукция современного педагогического сознания наверняка имеет связь с мощным, стремительным и неодолимым шествием идеи любви. Люби (представляй, что любишь) и спокойно живи своей жизнью: делай карьеру, общайся с друзьями! Люби (покупай) — и ощущай себя в числе лучших родителей на свете! Люби и не забивай голову разной ерундой (что там происходит в школе, почему одежда у дочери стала вызывающе открытой и как быть с неспособностью сына забить молотком гвоздь).
С.И. Гессен в «Основах педагогики» назвал воспитательную работу прикладной философией. Обратившись к философским источникам, мы обнаружим, однако, что тема любви для мудрецов всех времён и народов представляла одну из труднейших. Интересно наблюдать за тем, как на фоне угасания воспитательной культуры, распространения антипедагогики родители и профессионалы пытаются переопределять простые вещи через более сложные.
В пространстве я-культуры любовь — сирота! Сколько ни пой песен «о главном», ни снимай мелодрам, дефицит любви для современности — данность. Таковой вытекает логически из всей организации жизни отчуждённых, противоречащих друг другу по интересам, зацикленных на комфорте, на принципе удовольствия и личной свободы субъектов.
Любовь для нашего современника — это задание «на засыпку», напоминающее сказочные: «принести то, не знаю, что» и «достать перстень со дна моря так, чтобы рук не измочить». О любви говорят тем больше, чем её меньше. В мире прошлого, где люди не искали своего и все вместе стремились быть счастливы одним общим счастьем, разговаривать о любви считалось неприличным, да в этом и не было особой нужды.
В детях из-за недостатка жизненных впечатлений, отсутствия горького опыта следования своим желаниям преобладание «принципа удовольствия» над «принципом реальности» бывает проявлено острее всего. Цель родителя — побудить ребёнка преодолевать принцип удовольствия в пользу принципа реальности. Любовь, трактуемая в контексте личного выбора ребёнка, с неизбежностью даст «принципу удовольствия» перевес.
Если провести опрос родителей с предложением описать своё представление о любви, для большинства это будет эмоциональный «позитив»: чувство успокоения и неги с ребёнком, удовлетворения общих желаний, устранения острых вопросов. Но такое состояние неустойчиво, скоропреходяще! Плодотворно кропотливое, последовательное педагогическое действие, побуждаемое любовью к ребёнку.
